В самые холодные зимние недели это кафе становилось ей прибежищем. Сюда традиционно стекались нелица, так что кошмарное чувство собственной неприкасаемости унималось. Более того, в углу стояло несколько столиков, зарезервированных для таких, как она. Из телекранов лилась бодрая музыка. Со стены на всех покровительственно взирал огромный плакат «Старший Брат смотрит на тебя», выполненный в непривычно отчетливых и ярких тонах. На этом сроке беременности любая поза вскоре становилась неудобной, а позывы к мочеиспусканию — почти беспрестанными, так что ее особенно радовали стулья с мягкими подушками и чистые туалеты. В первое посещение официант деликатно предложил ей почитать книжку — одно из тех пошлых изделий лито, которые Джулия годами не удосуживалась открыть. Сейчас она в один присест проглотила это чтиво. Когда официант принес книжку-продолжение, она приняла ее с благодарностью и вскоре освоила всю серию «Фронтовая санитарка», а там взялась и за «Революционную санитарку». В супе, к которому полагался ломтик поджаренного хлеба, иногда попадалось настоящее мясо. Официант подходил и исчезал молча, подливал ей в стакан, не дожидаясь просьбы, джин «Победа» и не забывал добавить несколько капель из другой бутылки со вставленной в пробку трубочкой. Это был раствор сахарина, настоянный на гвоздике, — фирменный напиток заведения. Хотя Джулия терпеть не могла этот вкус и опасалась вызываемой джином слабости вкупе с помутнением в голове, она, собравшись с духом, выпивала все без остатка. Официантов она любила и никогда бы не подвела: они, словно не видя ее, шли ей навстречу. В мрачные, слякотные январские недели в кафе было тепло и уютно. Понимая, что в миниправе ей не поручат никакой работы, она иногда проводила тут целые дни.
Здесь Джулия порой чувствовала, что минилюбовские обряды были своего рода лечением, а нынешняя стадия — это заключительный этап выздоровления. Ее даже посещало предвестие близкой окончательной перемены. Оно принимало облик порой обуревающего ее яростного чувства, особенно когда в кафе входило и усаживалось неподалеку от нее другое нелицо. То же самое чувство вызывали и некоторые раздумья: об исчезновении Вики или о внезапном вопле Уинстона Смита «Отдайте им Джулию! Не меня!». Оно всегда маячило чуть под поверхностью: пугающий-многообещающий гнев, содержащий зародыш идеи. Оно, по ее убеждению, много значило. Возможно, в нем даже проявлялась главная цель. Тем не менее она инстинктивно его подавляла. От усталости. От неподготовленности. Каждый раз, когда оно грозило захлестнуть ее целиком, она зажмуривалась и выпивала до дна свой стакан джина.
Она также осознавала свою роль как одного из живых предостережений, которыми славилось и, собственно, привлекало клиентов это кафе. Конечно, ее внешность не была такой одиозной, как у большинства. При виде некоторых уродливых существ, которые, крадучись и ковыляя, пробирались в ее угол зала, она сама поеживалась. И, однажды увидев себя в зеркале в кафе, подумала: «А вот и одна из них». Рваная рана на лбу от крысиного укуса затягивалась неровно и придавала ей зловещий вид. Челюсть распухла в том месте, где были выбиты два зуба, а десны нагноились. Кисти рук — о них тушили сигареты — покрылись круглыми рубцами, да еще и бесформенными шрамами от частых побоев. Сломанная рука срослась в странную утолщенную клешню, а указательный и средний пальцы торчали когтями и не двигались. Кончики всех пальцев представляли собой кровавую корку, из которой только начинали пробиваться ногти. Множественные увечья ног мало-помалу заживали, но она все еще хромала и не могла стоять прямо. Были и менее явные признаки: пожелтевшая кожа, редкие и безжизненные волосы, вялое, недоуменное выражение лица. Она отвернулась от зеркала и поспешила назад к своему столику — ни дать ни взять живой труп.
Фаза жизни, именуемая «Кафе „Под каштаном“», бесславно завершилась в тот день, когда через порог переступил Амплфорт.
Джулия узнала его не сразу. Она видела только жуткую — кожа да кости — худобу и шаткую походку очередного нелица. Пробираясь через зал, он опирался на каждый стол, шумно отдувался и растягивал в заискивающей улыбке беззубый рот. Определенно прямиком из минилюба: проплешины от выдранных волос все еще кровоточили. Джулия напряглась, предполагая, что он с ней заговорит, как часто поступали те, кого только что выпустили. Через пару недель люди обычно теряли вкус к такой компании. Их жалкий лепет и отчаянные мольбы — это так плохомысленно. Почем зря возвращает тебя в прошлое.
Она испытала шок, поняв, кто это, и еще более сильный шок — увидев, что он вознамерился к ней подсесть, хотя в глазах его не было и признака узнавания. Это было скорее инстинктивное движение зверя, который тяготеет к себе подобным.
Болезненно кряхтя, он тяжело опустился на стул и улыбнулся своей жуткой безадресной улыбкой, когда подошел официант, чтобы налить ему джина. Джулия с облегчением подумала, что, возможно, он не будет к ней приставать, и опять обратилась к «Революционной санитарке III: Мирабелла». Но стоило официанту отойти, как Амплфорт подался вперед и доверительно выдавил:
— Вы наверняка уже заметили, что я собой представляю. Очень прошу меня простить… видите ли, это все из-за одного стихотворения. Я не мог придумать рифму к «битве» и оставил какое-то ужасное слово. А какое — запамятовал. Они проявили необычайную доброту — извлекли его из моей головы.
С этими словами он потрогал свою макушку, на которой зияла необычная рана. Как будто вглубь черепа прорыли траншею. Амплфорт любовно погладил это углубление.
Она знала, что не следует его поощрять, но невольно заговорила успокоительным тоном:
— Вам надо попробовать суп. Здесь он очень хорош. Подается с поджаренным хлебом.
Амплфорт продолжал, как будто не услышал:
— Ужасное слово. Рифмуется с «битвой». Но я еще и опускался до всякой грязишки… — он перешел на шепот, — до злосекса. Я бы никогда о нем не упомянул, но все знают. Это написано у меня на лице.
Его рука опустилась ниже и дотронулась, как бы в опытных целях, до лица. По всей видимости, он нашел, что искал. Рот его болезненно искривился, глаза закрылись.
От отчаяния Джулия продолжила:
— Все в порядке. Но как бы то ни было, здесь об этом говорить не стоит. Попробуйте суп. Он в самом деле неплох.
Амплфорт благодарно кивнул и открыл глаза. Ему, по всей вероятности, только теперь удалось как следует ее разглядеть. Жутко содрогнувшись, он выкрикнул:
— Это ты? Я разрушил и твою жизнь тоже? О, я тебя погубил!
Заслышав эти слова, она чуть не сбежала. Отчего нелица не могут оставить тебя в покое? Мерзкие людишки! Каждому ясно, почему их надо расстреливать.
Но по ее ощущениям, что-то в этой мысли было не совсем верно. На вкус она отдавала суррогатным джином с тошнотворной сахариновой смесью. То яростное чувство, которое все время таилось под поверхностью ее сознания, вырвалось наружу. Глотнув джина, она перевела взгляд на лицо Амплфорта, все в желтых и лиловых синяках, и ее душу наполнило леденящее сострадание. Джулия знала, что чувство это неправильное, но сейчас различие между правильным и неправильным стерлось. Она и сама — нелицо. Как ни поступи, хуже не будет.
— Вовсе ты меня не погубил, — сказала она. — Напрасно так думаешь.
— Не погубил? — робко переспросил он. — Тогда кто ты?
— Мы же с тобой знакомы. Я Джулия.
— Джулия, — смиренно повторил он. — Правда? А кто это?
— Мы вместе читали стихи. Ты называл меня своей абиссинской девой. Помнишь?
— Неужели? Странно: что же я имел в виду?
— Это из стихотворения:
Стройно-звучные напевы Раз услышал я во сне, Абиссинской нежной девы, Певшей в ясной тишине, Под созвучья гуслей сонных…
Тут он заслонил руками искаженное страхом лицо и вжался в спинку стула. Но когда Джулия умолкла, он робко наклонился вперед и сказал:
